|
|
Дневник-воспоминания унтер-офицера Е.Х. Гусева
3 февраля 2014 - Администратор
1-го февраля в деревне Любомир встречаем Масленицу с сухарями, хлеба третий день как не давали, хорошо, что у нас с Дмитриевым были деньжонки, на станции мы купили булок и колбасы.
2-го февраля вечером пошли на станцию Хиров за 15 верст. Здесь ночью нас посадили в вагоны и повезли по железной дороге в северо-восточном направлении.
4-го февраля вечером нас привезли на станцию Долина. Здесь нас высадили, выдали нам здесь консервов и хлеба и повели в местечко Долину на ночлег в местечке. Три взвода нашей роты разместили по квартирам, нам же, четвертому взводу, квартиры не было. Ротный командир ушел, сказав нам: ищите сами квартиру. Мы стояли на дороге на снегу и дрогли от холода. Влево от дороги находился сад, а в саду большой барский дом. «Пойдем, ребята, в этот дом», - решили мы, и вот я, подпрапорщик Полубинский и еще несколько человек перелезли садовую ограду и пошли к дому, на нас залаяли собаки.
Стало быть, дом был обитаем, но владельцы спали, огня не было ни в одном из окон. Подойдя к дому, мы начали стучать в дверь, но ответа нам не было, тогда мы сильно начали стучать, даже трещала дверь. Наконец за дверью послышались шаги, и женский голос на польском языке спрашивал, что нам нужно, мы сказали, чтобы нам отворили дверь. Шаги удалились, через короткое время отворилась дверь, и на пороге в ночном халате появился сам хозяин. Он был старик высокого роста с седыми волосами, брови его были нахмурены, и он, коверкая польские слова, сердито говорил нам, зачем мы ломимся к нему в дом и тревожим его семейство. Мы ему объяснили, что нас заставила необходимость, ведь не на снегу же нам ночевать, а другие дома все заняты войсками.
Тогда он впустил нас на кухню, здесь поместилась половина взвода, другая половина поместилась в роскошной столовой.
5-го февраля день провели мы у пана в доме. Я послал два письма – в Ярославль и домой.
6-го февраля днем отправились в поход. К вечеру пришли в одну русинскую деревню. 4-й батальон пошел в сторожевое охранение. Казаки донесли, что неприятель находится недалеко, нам не приказали раздеваться, переночевать здесь, рано утром мы выступили в поход.
7-го февраля впереди отправилась команда разведчиков, а за ними полк. Нам приказано было занять деревню Красное и укрепиться в ней. До Красного было верст 9, по мере того, как мы приближались к Красному, пришло донесение, что Красное занято австрийцами. Наша команда разведчиков уже вступила с ними в перестрелку, слышалась ружейная трескотня, нас остановили в овраге, снаряды летели сюда и рвались. Отсюда до Красного было уже версты три. Ясно слышна ружейная стрельба и как трещали пулеметы. Неприятель крепко засел на своей позиции.
Команду разведчиков разбили, вот уже санитары несут наших раненных солдатиков. Начальника команды зауряд-прапорщика Соболевского смертельно ранило, и глядя на эти картины, сердце болело и ныло, чувствовалась предстоящая опасность и невозможность избегнуть ее. Вот по телефону получили приказ от начальника дивизии, во что бы то ни стало выбить австрийцев из Красного.
Раздалась команда: построиться ротам. Весь полк живо построился. Тогда второй батальон повели левее Красного, четвертый пошел правее, наш первый должен идти прямо на деревню. Не нужно думать, что неприятель только и был в черте деревни. Нет, его позиция тянулась и по обе стороны деревни широким фронтом, она у самого Красного занимала высокую гору, гора эта командовала над всей окружающей местностью. И откуда не вздумай наступать, им все было видно, и был хороший обстрел.
Роты рассыпались в цепь, правее нас пошла первая рота, а левее 4-я, впереди одна цепь, а шагах в 50-ти позади – вторая. В таком порядке мы начали наступление на Красное в 4 часа дня. Сперва мы шли мелким кустарником, приходилось переходить овраги, на земле до половины холки было снегу, и это затрудняло движение, но шли быстро, не отставая друг от друга, все почему-то спешили, отсталых никого не было.
Но вот лесок кончился, и вышли мы на открытую поляну, тут не было ни одного кустика, ни одной горки, за что можно было бы укрыться. Впереди перед нами в полутора верстах виднелась деревня Красное, окутанная пороховым дымом. И вот когда наши вышли на поляну, неприятелю представилась прекрасная цель, и целый ураган снарядов полетел в нас. Стреляли они гранатами и шрапнелями, гранаты взрывали столбы земли кверху, а попавшие тут люди разрывались на части и сливались с землей. Но цепи подвигались шаг за шагом, несмотря на потери. Когда очень огонь усиливался, приказывали ложиться на землю. Шрапнели над нами рвались в воздухе, а осколки и пули проносились так близко, что каждый миг думаешь, что пробороздит тебе спину, а то разорвется близко впереди и обдаст землею прямо в лицо. Но раздавалась команда встать, и шли дальше, навстречу грозящей смерти. Конечно, многие ее и нашли здесь.
Я шел на левом фланге нашей роты, рядом с четвертою. Там ротный командир прапорщик Канн, еще молодой человек, без усов. Шел впереди своей роты и подбадривал солдат словами: «Так, братцы, так, не отставай, за мной, голубчики, дружней». Вот уже недалеко и деревня, шагов осталось тысяча, артиллерийский огонь прекратился, а открылся ружейный и из пулеметов, из деревни и с горы, которая была левее деревни, там окопы ихние загибались в обхват нашего левого фланга. Так что мы попали под перекрестный огонь. Подойдя к деревне шагов на 50 с криком «ура» бросились в атаку, австрийцы, большая часть, покинули деревню, а те, что остались, попали к нам в плен.
Подпрапорщик Полубинский с одним солдатом зашли в одну халупу, а там были трое австрийцев с ружьями. Один из них в Полубинского выстрелил в упор и ранил в левую руку. Солдат, который был с Полубинским, с разбега всадил штык в живот австрийцу, и тот повалился на стол, а двое бросили ружья и взяты в плен. Взводный первого взвода Павлов отворил сарай, там оказались двое австрийцев, один выстрелил, и пуля скользнула по верхней части головы и сорвала кожу. Этого тоже закололи, в плен их попало здесь много. Но вот уже наступила ночь, сделалось темно, вправо от нас находился Березинский полк, там неприятель зажег мост и зарево пожара освещало окрестности, а артиллерийская стрельба сильна настолько, что земля дрожала, а в воздухе слышался непрерывный свист снарядов.
Деревня Красное тянется в длину не менее как на версту, вдоль всей деревни глубокий овраг, а дальше к позиции неприятеля овраг кончается. Кончается здесь и деревня. Там, где кончается овраг, начинается гора, та высокая гора, которую заняли австрийцы, и с этой горы им вся деревня видна как на ладони и вся ими обстреливается. Ночью мы недалеко от этой горы вырыли окопы, а пули сыпались дождем, с завываниями проносились мимо ушей. Когда стало под утро светлеть, мы увидели, что находимся шагах в 150 от противника. Нам почему-то приказали выйти на рассвете из окопов и занять берег оврага, и вот когда мы вышли из окопов и стали рассыпаться в цепь, открылся страшный огонь по нам из пулеметов и ружей с горы. Тут массу ранило и убило. Здесь убит ефрейтор Ленников Вологодской губернии с фабрики Сокол, пуля попала в грудь, он, закрыв рану рукой, произнес слова: «Бедные мои дети» - и упал. Но вот мы уже заняли берег оврага и открыли огонь по неприятелю, а они в это время делали перебежку: справа из окопов перебегали по-за деревню на высокую гору, их тут много побили наши. Вот видно очень ясно, как бегут они, согнувшись, друг за другом с большими ранцами за плечами, но меткий выстрел – и кувырком летит на землю и не может встать, силясь подняться, а другой лежит без движения. Вот двое австрийцев несут на плечах котел, но один схватился за ногу, котел брошен, а другой уже лежит на земле без движения. Но вот получен новый приказ: нашей роте перебежать овраг и занять ту сторону деревни, которую до сих пор занимали австрийцы. Когда пробегали овраг, тут многих тоже ранило, здесь ранен фельдфебель Кулыгин, наш взводный Польской. Овраг был крутой, да к тому же по колено снегу, я направился по тропинке, протоптанной вероятно жителями деревни, и быстро перебежал овраг, а пули свистели с высокой горы, овраг обстреливался. Когда перебежали, то заняли изгородь и открыли огонь по перебегавшему противнику. Здесь я принял командование четвертым взводом. В 50 шагах находились от нас окопы австрийцев, но они их оставили и перебежали на гору, осталось тут двенадцать человек, которым мы знаками показывали, чтобы они бежали к нам, и они, бросив ружья, прибежали к нам и спрашивали: «Пане! Куда нам утекать?» Мы им показали на наш штаб, и они, согнувшись, улепетывали во всю мочь. Теперь батальонный командир 4-му и 3-му взводу приказал податься влево, ближе к горе, чтобы иметь связь с четвертою и первою ротою. Перебежав влево, мы заняли плетни и постройки и приблизились настолько близко к неприятелю, что слышен был их разговор. Окопы рыть тут было невозможно, на виду стоять значило быть убитым. Я встал за угол новой еще, нежилой халупы, положил на угол винтовку и стрелял, как только появится австрияк, а их тут было много, за каждой постройкой. Прямо передо мною, шагах не более чем в 100, стоял большой сарай, у них в сарае был поставлен пулемет, и из отверстия в стене они стреляли по нам, ох много же и поранили, не успевали убирать раненных. Да и убирать под таким огнем было невозможно. Впереди халупы, за которой я стоял, лежал наш солдат, раненный в ногу, и умолял, чтобы его подобрали. Он был на виду у неприятеля, и взять его не было никакой возможности. Я вскричал, чтобы он как-нибудь ползком направлялся ко мне. За стогом сена, правее меня, шагах в десяти стоял ратник – хохол Харьковской губернии, он услышал просьбу раненого и хотел помочь, он бегом пустился к моей халупе, но, не добежав 3-х шагов, упал, раненный в плечо, из плеча пуля пробила верхнюю часть груди. Я за рукав втащил его за халупу, обрезал ремень и лямки. Руки у него судорожно то сжимались, то разжимались, а лицо сразу приняло землистый оттенок, он хриплым голосом попросил: «Дай, дядько, пить». Из баклаги я дал ему проглотить несколько воды, и он замолк навеки.
Тот, раненный в ногу, подполз близко к халупе и просил помощи. Я связал две палаточных веревки и еще палатку и один конец бросил ему, он ухватился обеими руками, а мы с Видякиным потащили наживку и здесь перевязали рану. Ранен он был в правую ногу выше колена. Это было уже время часа 2 дня 8-го февраля. Тут по этому концу деревни неприятель открыл беглый огонь из батарей. Мортирные снаряды ударялись в халупы, и бревна, как легкие пушинки, летели на страшную высоту вверх. Деревня во многих местах загорелась. Треск от пожара с треском от разрывающихся снарядов слился в один гул. По улице бегали обезумевшие женщины и старики, дети цеплялись за матерей, ревя во все горло. Я думаю, их немало погибло, а страшные и разрушительные снаряды все летели и несли смерть.
В халупе, в которую попал снаряд, было человек 20 наших раненых, она загорелась вместе с ними. Снарядами они буквально срыли и уничтожили всю деревню. Австрияки ободрились и нахальнее стали наседать на нас. Я с ужасом увидел, что не менее взвода вышли по эту сторону сарая и делают окоп. «Ребята, - крикнул я, - стреляй в них, а то они нас убьют!» Я положил на угол ружье, прицелился одному в живот и спустил курок, вот он как-то грузно осел на землю и остался неподвижен, потом еще двух ранило в ноги, они засуетились и скрылись за сарай. Я не знаю, что бы было дальше, но нам приказали отступить.
Когда я бежал из-за халупы по берегу оврага, с горы им было видно; пули летали как пчелы, пробегая между горевших халуп, я видел страшные сцены: раненые, оставленные на пожарище, простирали руки, прося помощи, но каждый, обезумев, бежал, спасая себя. Потом я сбежал в овраг, по оврагу много бежало наших солдат и офицеров. А неприятель продолжал осыпать огнем. Когда мы удалились на версту от Красной, тогда полетели в нас снаряды. Отступя верст пять, мы перешли по мосту одну речку. Посмотревши назад, я увидел такую картину. Мадьярская конница во весь карьер неслась на наших солдат, которые были позади. Но вот солдаты повернулись к неприятелю и стали отстреливаться, в это же время на выручку пронеслась по мосту сотня казаков. Мадьяры, повернув коней, скрылись.
Но все ж таки немало при отступлении попало наших в плен.
Австрийцев же за два дня наш полк взял 1600 человек и несколько офицеров. Начальник дивизии генерал-лейтенант Шипов благодарил за этот бой. В нашей роте до боя было 250 человек, возвратилось из-под Красного 106 человек. В первой роте осталось 73 человека, убили двух ротных командиров и фельдфебеля, в 4-й роте осталось 40 человек и ротного командира ранило. Ночью мы отступили за местечко Рожнитово.
День 9-го февраля мы пробыли в одной деревне на отдыхе, здесь много дали хлеба, консервов, сахару и масла.
Ночь на 10-е были в сторожевом охранении, а утром 10-го февраля наш первый батальон повели в местечко Рожнитово. Наши передовые позиции находились здесь в окрестностях Рожнитово, в одной версте по обе стороны шоссе, которое идет от Красного занимал окопы Ижорский полк, правее шоссе был лес большой. Окраину леса занимали австрияки, а шагов на 500 от лесу были наши окопы. Здесь все времени бой был упорный, стрельба не прекращалась ни на минуту. А левее Ижорского занимал окопы Березинский полк.
В ночь на 11-е февраля 1-й батальон наш пошел в сторожевое охранение между Ижорским и Березинским полками. Ночь была темная, валил хлопьями мокрый снег, местность, где нас расположили, болотистая. Вода стояла лужами, смешанная со снегом. Мы шли мимо окопов Березинского полка, между кустарников сидели солдаты, на кусты понавесив сена, и получалось нечто вроде крыши. Сидели, согнувшись от холода, занесенные снегом. Окопы рыть здесь нельзя, много воды. Нас привели на открытое место, здесь не было даже и кустов. Тогда мы стали собирать торфяные кочки и клали их стенкою так, чтобы сделать хотя бы небольшое прикрытие под себя. На землю набросали хворосту, чтобы вода не особенно подмачивала, и так пролежали ночь, дрожа от холода, мокрый снег таял и стекал за ворот. К утру, когда нас сняли, мы все были совершенно мокрые с головы до ног.
Днем 11-го февраля мы стояли в резерве в местечке Рожнитово, здесь мы попили чаю и обогрелись. Пули неприятеля летели, и в местечке рвались шрапнели. Школу, в которой помещался штаб Ижорского полка, всю разрушили снарядами, повредили костел и продолжали обстреливать все местечко. Жители покидали дома и уходили в подземелья. Несколько раз австрийцы из лесу бросались в атаку, но каждый раз были отбиты.
Ижорцы тоже много раз ходили в атаку. В ночь на 12-е февраля мы опять пошли в сторожевое охранение. Ночь была холодная, на земле лежал снег, он сегодня не таял. Пошли прямым направлением. Пришлось переходить вброд речку шириною сажень 15, вода быстро в ней текла, смешанная со снегом, выбрали, где было помельче, и стали переходить друг за другом, но все ж таки вода хватала выше колен, все начерпали в сапоги. Вот перебрались на другой берег и стали рыть окопы. Когда вырыли, я снял сапоги, вылил воду и надел сухие портянки, которые имел в мешке, но все же ноги зябли. Пришлось бегать всю ночь позади окопов. Позиция неприятеля была в полуверсте от нас. Они всю ночь бросали ракеты и освещали пространство прожектором. Изредка раздавались орудийные выстрелы, но ружейной стрельбы не было, не считая редких выстрелов на позиции. Продрогши страшно за ночь, к утру пришли в Рожнитово, здесь в халупе согрели чаю и закусили, у кого что было.
Настал день 12-е февраля, этот день тем памятен, что в этот день я попал в плен.
Против нас здесь действовали венгерские корпуса, как я узнал впоследствии, переброшенные с Сербского фронта. Венгерцы у них дерутся настойчиво. Уже с раннего утра слышен был страшный огонь, на позиции пулеметы трещали непрерывно, снаряды летели в местечко, зажигая постройки. Штаб Ижорского полка переехал в другое место, перевязочный пункт тоже. Я вышел на улицу, пули жужжали по всем направлениям. По улице гнали 600 человек пленных австрийцев, они бросали нам перевязочные пакеты, произнося: «Возьми, пан! Нам не потшеба, мы идем до России». Они были оборваны и в грязи.
Но вот по улице проскакал во весь опор ординарец, он обратился с приказанием к батальонному командиру от начальника бригады, чтобы сейчас же одну роту выслать на помощь ижорцам.
Третью роту построили и повели на позицию. После этого через час времени приказали и нас строить. У меня в этот день страшно тосковало сердце, словно предчувствуя беду. Вот мы построились, вышел наш ротный командир, еще молодой прапорщик Кильчасов. Он встал впереди роты, и мы пошли по улице, на ходу снимая шапки и крестясь. Батарея наша стояла за деревней и стреляла беглым огнем, много в тот день выпустила она снарядов.
Когда мы шли по улице, навстречу шло много раненых, вид их всегда наводит удручающее впечатление, с лицами в крови с синими подтеками, с подвязанными руками, шагали они оттуда, где лилась кровь горячая людская. Где раненые не в силах подняться, просили, кричали санитаров, но никто их не слушал, потому что всякий жизнь свою ставил на карту. Смерть носилась, витала у каждого над головою. Товарищ твой, полный сил и здоровья, идущий рядом с тобой, вскрикивал, валился на землю, а ты шагал дальше, не обращая на него внимания. Когда бываешь в бою, очутишься в сфере огня, не чувствуешь страха, который бывает перед боем, забываешь семью и самого себя. Когда мы прошли костел и разбитую школу, здесь по мосту перешли ручей и вышли на окраину местечка, нам приказали по канаве перебегать за сарай на каменных столбах. Дальше постройки не было, начиналось поле, вправо виднелся большой лес в расстоянии около версты. Опушку занимал неприятель, а от лесу к шоссе шли наши окопы. На горке ихние пулеметы ни на минуту не смолкали. Здесь был командир Ижорского полка и наш батальонный. К командиру подъехал ординарец, стал докладывать, что роты почти все разбиты, а две роты взяты в плен. «Они сейчас прорвутся», - закончил ординарец.
Командир сказал что-то батальонному, а батальонный приказал идти в наступление нашей роте. Когда мы рассыпались в цепь, с первых шагов многих поранило. Ротный командир шел впереди, обнажив шашку, перебежек мы не делали, а шли скорым шагом, и по мере того как мы шли, цепь наша все редела. Вот упал Иванов Костромской губернии – пуля пробила голову, унтер-офицера Петрова ранило в живот, унтер-офицера Курочкина – в живот и в ногу, Николаева убило. Окопы наши на горке занял австриец, это передали по телефону, и наша батарея стала жарить беглым огнем по окопам. Столбы земли летели вверх вместе с разорванными австрийцами. Очень удачно попадала артиллерия, я сам этому очевидец. Это было в 200 шагах перед нашими глазами, снарядами срыли все окопы и гору, но мы подошли к окопам близко. Артиллерии стрелять уже было нельзя. Тут мы закричали «ура» и побежали в атаку. У них пулемет стоял на шоссе и два на опушке леса. Когда мы бежали в атаку, они больше половины срезали наших. В окопы бежит нас мало, остановились перед окопами и стали стрелять с колена. Сделав несколько выстрелов, мы заняли потом боковой окоп перед лесом, в это время тяжело ранило ротного командира. Его понесли на палатке в местечко четверо солдат, но одного из них убило, не знаю, что стало с ротным. Я посмотрел по направлению к местечку – все поле было усеяно трупами. От местечка к нам на помощь не шло ни одного солдата. Австрияки из лесу стали перебегать в верхний окоп, он был не занят, и стали стрелять по нам продольным огнем. Траверсов у нас в окопе не было, и скрыться было невозможно. Мы отстреливались. Вот у нас в окопе убили Федорова унтера. Я чувствовал, что наступил ужасный момент. Нас было мало. Австрийцы это прекрасно видели, и из лесу все перебегали в верхние окопы. Вот с криками «ура» бегут к нам в окоп. Мы сделали несколько выстрелов. Настал последний момент: или смерть, или плен – то и другое ужасно. Они уже в окопе и кричат: бросай пушку и угрожают штыками. Солдаты бросают ружья, снаряжение, и ведут нас в тот большой лес, который они занимали. Тут на опушке леса валяется масса убитых австрийцев. Было часа 4 пополудни 12-го февраля. Так печально закончилась моя боевая жизнь. 32 человека, которые остались в живых, все попали в плен.
Из нашей роты вместе со мной попавшие в плен:
унтер-офицер Павел Фролов, Вологодской губернии,
унтер-офицер Федор Сорокин Петергофский,
рядовой Яков Ильин Новгородский,
рядовой Иван Шухалов Ярославский,
рядовой Ф. Шухалов – тоже,
рядовой Михаил Ларионов Архангельский,
рядовой Максим Бабыкин – тоже,
рядовой Кирилл Кузьмич Минской,
рядовой Залучаев Московской,
рядовой Серов Нижегородский.
Остальные попали в другие партии, так что фамилий я не знаю
Унтер-офицер Вологодской губернии Грязовецкой волости деревни Ильинского
Евгений Христофоров Гусев
296 пехотного Грязовецкого полка 2-й роты.
В этой книжке 48 листов. Писана в плену в Австрии в 1915 году.
Лагерь пленных вблизи города Линца.
Редакция и публикаторы дневников Е.Х. Гусева благодарят сотрудников Вологодской областной универсальной научной библиотеки, которые переводили рукописный текст в электронный вариант: Елену Вадимовну Наумову, Саодат Шохасановну Лихачеву, Ирину Александровну Саватееву, Катерину Феликсовну Солонович.
Комментарии (5)
|
|||||||||||||||||||||||
|
|
Интернет-проект "Честь имею"/Военный Петергоф. kaspiec.148@mail.ru. 8 (916) 509-01-59 |
