|
|
Дневник-воспоминания унтер-офицера Е.Х. Гусева
3 февраля 2014 - Администратор
В тему.
Бохния – окружной город в Галиции, расположенный на 38 гр. 2 мин. сев. шир. и 50 гр. вост. долг. (от Ферро), в гористой местности, невдалеке от р. Рабы, на расстоянии 38 км от Кракова, с 8191 жителем. Здесь находится, между прочим, прекрасная римско-католическая приходская церковь, построенная в 1253 году. Главной достопримечательностью Бохнии являются соляные копи, открытые, по Длугошу, в 1251 году, во времена св. Кунигунды, но, по другим более достоверным источникам, известные уже в 1198 году…. В копи находится высеченная в соляных глыбах часовня Св. Креста; кроме того, здесь устроено водолечебное заведение для пользования солеными ванными…. Казимир Бохния устроил здесь копь, известную под названием Меньшей. Сильно пострадав после Шведской войны, Бохния поднялась лишь в конце прошлого века после перехода Галиции под австрийское владычество.
(Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Санкт-Петербург. 1890-1907).
24-го ноября.
В Бохнии делал смотр командующий армией Радко Дмитриев, благодарил за бой 21-го и 22-го и выразил надежду, что и в будущих боях мы будем биться молодцами.
В этот день много неприятельских аэропланов летало над городом, мы стреляли в них из ружей, но слишком высоко они были, и повредить мы не могли.
25-го ноября.
Из Бохнии мы вышли и пошли на правый фланг к Кракову, на помощь в 11-ю дивизию. Не забыть здесь одной сцены: проходили мы мимо одной деревни, на пороге стоял старик-поляк, руки он простирал вперед и ревел во всю голову, призывая как бы на помощь: «Пане, Пане!» Рядом с ним стоял мальчишка и так же ревел, и далеко были слышны их душераздирающие голоса. Об чем они плакали, я не знаю.
Дальше мы подошли к полотну железной дороги и здесь стояли целый день, нам видно было место, где происходил бой, снаряды рвались в воздухе, оставляя красные дымки. Сердце тоскливо щемило, перед боем всегда хуже себя чувствуешь. Сердце мучительно ноет, и тебя томит неизвестность: что-то будет, убьют или ранят? Вспоминаешь семью, детей, благословляешь мысленно их.
А в бою все это забывается. Смерти уже не страшишься, да об ней и не думаешь. Смерть тут – момент один, если пуля ударит в голову, человек подается вперед, падает, делает несколько судорожных движений, и готово, он уже спокоен.
Аэропланы летали над нашими головами, сперва мы стреляли в них, но увидя безрезультативность, перестали. Когда он поднимался над нами, приказывали ложиться, чтобы он не мог нас приметить и сбросить бомбы.
26-го ноября.
Стоим за деревней, в резерве. Бой на позиции усиливается, мы ждем каждую минуту, что нас потребуют в бой.
Сегодня получил я пять писем: два от Сани, одно из Ярославля, одно от Николая Гусева и одно от Дмитрия Исаковского. Здесь видел Девяткова, Ополосова, они дали мне рису, и в котелке я сварил каши. Ночь провели в сараях. Ночью было отдано приказание, как можно больше разводить костров.
27-го ноября.
Стоим здесь же, в резерве. Вечером выдали нам ужин, сухарей и приказали приготовиться в поход на переднюю позицию, сменять Охотский полк. Роты пошли, а меня с отделением повели по другой дороге. Сперва я не знал куда, но провожатый от командира полка успокоил, сказал, что будет вам хорошо. Мы пришли сменять сторожевую заставу для охраны штаба полка, вблизи железной дороги и рядом по другую сторону шоссейной. Здесь стояли халупы, а около халуп был разложен огонь по разрешению командира. Поставил я часового около шоссейной дороги в окоп, а подчаска – позади шагах в 15. Потом послал в дозор Дмитриева, он был здесь со Смирновым для связи с соседними заставами. Правую заставу они нашли, но левую они не смогли разыскать: было слишком темно.
И вот мы здесь стояли четыре дня, и нам действительно было хорошо. Картошки было вволю в железнодорожной будке, припас, наверное, сторож, но, испугавшись боев, удрал, оставив картошку.
В халупе жил молодой полячок, лет 20, потом женщина лет 35-ти с тремя детьми, эта была ему невестка, потом еще была старуха лет 70-ти, старая она, все плакала и качала головой, смотря на нас: «Вам бида, нам бида», - повторяла она.
У женщины мы с Дмитриевым покупали яйца, молоко, она же готовила нам картошку с салом и варила чай, мы за все ей платили, и она осталась довольна. Она жаловалась на наших казаков, что они забирали у нее хлеб и кур, не заплатив ничего.
Была тут девочка, очень похожа на мою Катю, такого же росту, я давал ей сахару и дал несколько копеек, звали ее Роза.
Страдали мы здесь очень табаком, нечего было покурить, днем просили у проезжих обозных окурок, и все по очереди затягивались. Потом нам с Дмитриевым удалось купить у санитара осьмушку махорки за 50 копеек.
Шоссейная дорога эта вела на позиции к Кракову, до Кракова 28 верст, там участвовал в бою и наш полк, и наша рота. 4-й батальон ходил в атаку, и здорово его потрепали. Много раненных провезли мимо нас, возили их всю ночь, в телегах на соломе, трое или четверо. Тяжело раненные стонали, а другие помирали, не доехав до госпиталя. На позицию, как только стемнеет, везли походные кухни с ужином, чтобы под прикрытием темноты накормить наших доблестных воинов, днем нельзя, неприятель увидит и разобьет снарядами. Везли патроны, зарядные ящики, и всю ночь все едут и едут. В один из дней нашего здесь пребывания особенно много шло мимо нас раненных. То в руки, то легко в ноги, но раненый в голову оставил во мне впечатление. Его вел солдат под руку, он был ранен шрапнелью в голову. Кровь текла у него по лицу, правая рука у него тоже была ранена. Он остановился около нас и с жаром что-то начал говорить, показывая рукою на позицию, слова были бессвязны, взгляд помутился. Я ничего не понял, но вот он побежал, он оглядывался на позицию, показывал рукой и опять быстро бежал, солдат, сопровождавший его, едва поспевал.
30-го ноября.
Нас сменили, и к вечеру мы перешли в окопы в свою роту. Окопы были в рост человека. Мы поместились с Дмитриевым рядом. Наступила темная осенняя ночь, пошел дождь, в окопах набралась вода. Ночью нам привезли ужин, поужинали, потом приказали идти в деревню за досками. До деревни было версты полторы, в такой темноте, чтобы обратно найти дорогу, бросали на землю пучки соломы: солому видно в темноте. В деревне мы разламывали постройки и с досками шли в окопы. Доски нам нужны были для постройки блиндажей, чтобы артиллерийский огонь не мог поражать сверху. Потом, ночью же, стали рыть в земле выход из окопа в деревню, чтобы в случае отступления могли безопасно уйти.
1-го декабря.
Находимся здесь, в окопах. Снаряды неприятеля летят к нам, наша артиллерия тоже стреляет беспрерывно, впереди нас идет ружейная стрельба, мы находимся во втором ряду окопов, в резерве.
В пять часов пополудни пришло приказание отступать. Тихо, по одному, стали выходить из окопов и лощиною перебегать в деревню, с удивлением солдаты спрашивали друг у друга, почему же наши отступают, позиция была хорошая, окопы устроили как следует, даже жалко было бросать. При отступлении строго приказали не шуметь, не курить, чтобы огонь не был виден. Артиллерия колеса обвязала соломою, чтобы не было стуку, в окопах оставлено по отделению в роте, чтобы они стреляли, дабы враг не заметил, что войска отступили, и через два часа чтобы они шли вслед за войсками.
Итак, мы тронулись в путь, стало темнеть. Проходили мимо походных кухонь, хотя ужин был готов, но ужинать нам не дали. Пошли по шоссе к Бохнии, шли скорым шагом, привалов не было, в Бохнию не заходили, а пошли левей. Когда отошли мы верст 8 за Бохнию, вдруг раздался страшный взрыв, это наши саперы взорвали мост, чтобы неприятель не мог нас преследовать.
Ночь была темная, на дороге по колено грязь, отдыхать не давали, а все шли, шли и шли, и не виделось конца этой дороге, плечи разломило, ноги едва вытаскивались из грязи, страшно хотелось есть, вот уже сутки, как ничего не ели, клонило ко сну, глаза слипались, весь организм был страшно утомлен, холодный дождь лил за ворот, стекал по спине. Господи, думалось мне, знает ли, нет моя семья, как я в эту ночь мучаюсь, и не я один мучился тут, шли тысячи людей и месили грязь. Ехали обозы тут же с нами, лошади выбивались из сил, их били, но они не могли вытащить, тогда солдаты помогали вытаскивать. Но люди настолько были утомлены, что сами не могли тащить ноги. Многие садились у дороги и тут же засыпали. Много в ту ночь попало в плен, потому что позади шел неприятель и забирал отсталых.
Шли всю ночь без отдыха, а ночи в декабре длинные, это всякий знает. Мы с Дмитриевым шли рядом и обратили внимание на то, что по обе стороны дороги, и справа, и слева, гремели орудийные выстрелы и вспыхивали фейерверки, стало быть, по обе стороны был неприятель, хотя и в отдалении, теперь нам цель отступления стала понятна: наш фронт к Кракову выпер вперед, а фланги позади, наше положение было опасно, они могли нас отрезать. А для того чтобы выровнять фронт нам приходилось отступать.
Стало светать, и сделалось совершенно светло, а мы все шли без отдыху, многие шли совершенно босые, в эту ночь истрепав свои сапожонки.
Наш ротный командир штабс-капитан Нечаев ехал верхом на лошади, лошадь поскользнулась и вместе с ним упала в канаву, сломала ротному ногу и помяла грудь, его отправили в Петроград, и больше мы его не видели. Ротою стал командовать прапорщик Кильчас. Я все время шел с Дмитриевым, не отставая от роты, напрягая все последние силы. Наконец, уже совсем обессилев, сели мы с ним на канаву и закурили, впереди виднелась деревня, в которой и остановился полк на отдых. Мы, посидев, догнали полк, здесь нам был завтрак и выдали хлеба. Было уже 9 часов утра. С 5 часов вечера и до 9 часов утра мы шли без отдыха, пройдя 70 верст. Здесь я виделся с Дмитрием Константиновым.
2-го декабря.
Отсюда мы пошли после двухчасового отдыха, прошли еще 15 верст, и расположили нас в деревне на ночлег, деревня называется Пуяви, она недалеко от речки Дунайца. Здесь мне с отделением попала большая халупа, хозяева находились в другой комнате. Мы с Дмитриевым и еще двое купили пару гусей, заплатили по 1 р. 25 коп., сварили их и славно поели, согрели чаю, купили молока у хозяйки и попили очень хорошо. Крепко же мы заснули после такого утомительного перехода!
3-го декабря. Среда.
Сегодня мы прошли 17 верст, перейдя через реку Дунаец, пришли в одну большую деревню, здесь нам был обед. Я отправил письмо с ротным писарем Петровым, он отправился в Петроград по каким-то делам.
К вечеру нас погнали рыть окопы. Вырыли мы окопы по берегу Дунайца и возвратились в деревню ночевать, а в окопах остался один взвод. Спали мы с Дмитриевым в яме, устроенной поляком, чтобы скрываться от пуль и снарядов.
4-го декабря, четверг.
Утром мы пошли занимать свои окопы, взяли с собой соломы и только устроились, как полетели в нас неприятельские шрапнели. Австрийцы были уже на той стороне реки. Тут вышло распоряжение нашу 2-ю роту, 3-ю и 4-ю перевести вправо по берегу, а наши окопы заняли другие роты. И вот под огнем мы перешли вправо на самый берег Дунайца и стали спешно копать окопы. Каждый старался для себя, чтобы защитить себя от вражеских пуль, скоро выкопали мы для каждого углубление в земле так, что на поверхности земли была одна голова. Здесь в окопах мы просидели 12 дней, терпя холод и голод, и все невзгоды. Мочило нас здесь дождем, засыпало мокрым снегом, в окопы набиралось воды, но делать нечего. Лежишь, свернувшись как сурок, ноги страшно зябли, до невозможности. Еще благодаря тому, что принесли соломы из деревни, зароешь ноги в солому и сидишь, а вылезти, чтобы побегать, нельзя, на том берегу австрийцы; как выскочил, так и знай что подстрелят, они зорко смотрели за этим. Ну и мы им спуску не давали, как увидишь, что австриец прокрадывается по кустарнику, так и хлоп в него, и слышно нам как он ревет бедняга.
А ночью еще тревожнее: расставишь с вечера часовых, назначишь смены и приказываешь, чтобы хорошенько смотрели на реку, не дай Бог, в темноте переправятся австрияки на наш берег, тогда всех переколют в окопах. Велишь, чтобы часовые давали редкие выстрелы, пусть знает неприятель, что мы не спим, а они видно боялись, чтобы мы не перебрались через речку. Тоже всю ночь стреляют.
А то ночью пустят такой огонь, что Боже упаси, начнут садить изо всех пулеметов и ружей, точно рой пчел летят пули, ударяются в окопы, в землю, в кустарник, только хлопают, они у них разрывные. Тогда и мы открываем огонь изо всех ружей. Особенно силен огонь был левее нас, в 3-м батальоне, там во все 12 дней днем и ночью кипело, как в котле, беспрерывно трещали пулеметы и ружейные залпы. Ухо настолько привыкло к этой музыке, что когда бывали небольшие перерывы, то чувствовалась какая-то ненормальность.
Там был мост через Дунаец, неприятель под прикрытием сильного артиллерийского огня бросился на мост и хотел натиском прорвать наш фронт. Наши не сделали ни одного выстрела, дали неприятелю занять весь мост, а потом разом изо всех пулеметов и ружей хватили по мосту. Передние были сметены градом пуль, другие в страхе бросились в реку, а сзади напирали, тут их много положили наши.
В нашей роте тоже много переранило солдат. С наступлением сумерек привозили всегда на позицию ужин, и вот солдаты повылазят из окопов и пойдут за ужином, загремят котелками, в это время австрийцы открывают огонь и ранят наших солдат, убитых же за все время в нашей роте было только двое. Очень мы здесь голодали, хлеба давали не каждый день, а выдадут то по кусочку, а 8-го, 9-го, 10-го декабря, три дня, не получали не крошки, по неволе ночью пойдешь добывать в ямах картошки, а днем сваришь в котелке. Позади наших окопов был овраг, в этом овраге и варили картошку, выскочишь из окопа – и бегом в овраг, а пули кругом тебя свищут, много ранило при таких перебежках. Но, признаться по правде, там желаешь, чтобы тебя ранило, завидуешь тому, кого легко ранило, хоть бы с месяц отдохнуть в госпитале.
Там же в овраге у костра вытрясали вшей из белья, а много же их было, станешь трясти над огнем – только трещат.
Был у меня доброволец в отделении по фамилии Лобанов, Рязанской губернии, под градом пуль ходил в деревню греть чай, варить картошку и яйца, денег мы с Дмитриевым давали, и он носил нам ежедневно из деревни то яиц, то молока, а нет – вареную курицу, и всегда это ему сходило с рук, и ни разу не был ранен.
А вот Дмитриев, тот страшно боялся и все время не выходил из окопа оправиться, так он подлаживал ночью, чтобы неприятель не увидел. Мы звали его погреться у костра, но он не рискнул ни разу и сидел, зарывшись в солому, в окопе.
Позади и недалеко за нами стояла наша батарея, она через наши головы стреляла по неприятелю, а с того берега неприятель сыпал беглым огнем, и вот поднимется это состязание, даже земля дрожит, они не жалели снарядов. Бывало, сыплют целый день. В деревне находился штаб нашего полка, и вот начнет жарить по деревне, много сгорело халуп от снарядов, много также перебило вольных жителей, остальные с ребятишками попрятались в ямы, дрожа за жизнь свою.
На 10-е декабря всю ночь шел дождь, в окопы набралось воды, одежду всю промочило до нитки, сделалось холодно, зубы стучали, руки и рожа и сам весь в грязи, все 12 дней ни разу не умывались. Я из окопов послал два письма: домой и в Ярославль.
12-го декабря, пятница.
У австрийцев сегодня Рождество Христово. Но стрельба все равно идет.
13-го декабря, суббота.
Сегодня наши войска пошли в наступление, приказано было и нам, но потом отставили.
14-го декабря.
Мы в окопах, ночью шел дождь, в окопах мокро.
15-го декабря.
Мы в окопах, грязь и мокрый снег. В 9 часов утра нас пришел сменить Охотский полк. Мы сменились и пошли на отдых.
16-го декабря, вторник.
Мы пришли в деревню Клясино, в пяти верстах от Тарнова, здесь находится штаб 293-го полка и гусарского полка, а полк – на позиции. Я здесь получил посылку от Вани из Ярославля, теплую рубашку, табаку, бумаги и соли.
17-го декабря, среда.
Стоим в той же деревне, варим и едим картошку. 17-го декабря из деревни Калясино пошли на левый фланг нашего Галицийского фронта. Идем позади фронта, все время гремят орудийные выстрелы. Сколько времени мы ни ходили, а чтобы не слышно выстрелов, не было такого дня. И ночь, и день все идет бой.
По дороге страшная грязь, лошади в обозе и артиллерии измучены до невозможности, кожа да кости, а сколько бедных животных валяется около дорог, выбьется из сил, ее отпрягают и бросают на произвол судьбы, тут она издыхает.
К вечеру пришли в одно разрушенное местечко, ночевали в пустом дому. Окна выбиты, холод, свернулись на голом полу, так и проспали ночь. Прошли мы в тот день 30 верст.
18-го декабря.
Шли целый день. Прошли 35 верст. Ночевали по сараям в деревне, варили картошку.
19-го декабря.
Опять идем по той же дороге, но куда ведут, этого ни один солдат не знает, начальство не объясняет, куда пойдем.
По дороге пошли высокие горы, страшно высокие, на одну гору взберешься, а впереди, смотришь, еще выше горы, и нет им конца и краю, и замечательно еще то, что между горами нет равнин, а идут глубокие овраги, чтобы спуститься в такой овраг, рискуешь сломать себе голову. Некоторые вершины гор покрыты лесом, но лесов совсем мало, деревень в горах больших нет. На склоне гор, где только образовала природа площадку, там стоят одна, две, три халупы, и так они разбросаны по склонам гор, живут здесь поляки-русины и занимаются земледелием. На таких кручах везде пахота, как только они пашут, прямо удивительно.
Дороги в горах идут извилинами по дну оврага или же по склону горы, дорога приспособлена руками человека, а если где идет через гору, то поднимается зигзагами, как винтовая лестница.
Когда взберешься на гору, то на горе гораздо холоднее, пронизывающий холодный ветер знобит до костей. Очень трудна была сюда в горы доставка хлеба, провианту и патронов, и действительно войска терпели во всем недостаток. Солдаты, смотря на эти горы и на скверные дороги, говорили, что здесь придется пропасть с голоду. Хлеб и продукты подвозили на позицию на вьюках, на колесах было невозможно по причине страшной грязи, простую фураженку лошади не могли вывозить.
Весь день мы шли, а к вечеру сделалось страшно холодно, нас остановили на дороге. Тут мы стояли часа три и настолько прозябли, что зуб на зуб не попадал, шинели замерзли, сапоги у меня истрепались, портянки мокрые. Уж я бегал-бегал по дороге, в надежде разогреть ноги, но разогреть не мог, и они даже ныли, пришлось заплакать от боли. Да, пришлось потерпеть всего!
Уже ночью, часов в 12 ночи, мы пришли в одну деревню в горах, если можно назвать деревней дома, разбросанные по склонам гор шагов на 200 и более один от другого. Здесь находился штаб 33-й дивизии 10-го корпуса. Разместили нас по сараям, зарылись в холодную солому и с усталости заснули.
20-го декабря.
Стоим в этой деревне, варим картошку. С Дмитриевым купили курицу за 60 коп., сварили и ели без хлеба, потому что его нет.
21-го декабря.
2-й и 4-й батальоны пошли на позицию. Мы остались здесь. Хлеба получили по одному фунту. Пища – одна вода.
22-го декабря.
В той же деревне. К вечеру повели на позицию. Санитары наши вооружились длинными палками для переноски раненых. Когда мы вышли из деревни и пошли на позицию, навстречу на носилках санитары несли тяжелораненых. Кровь сочилась из под повязок, лица были смертельно бледны, другие тихо стонали, несли также и раненых австрийцев.
По мере того, как мы шли, наступила темная ночь, вдали виднелись зарева пожаров, и выстрелы из орудий отдавались эхом в горах. Пошел дождь, дорога, и без того грязная, сделалась еще грязнее, солдаты едва ноги из грязи вытаскивали. Вот с трудом поднялись мы на высокую гору, потом спустились в лощину. Здесь уже близко была позиция, там слышались в это время редкие ружейные выстрелы. Всегда с наступлением ночной темноты сильная стрельба прекращается, люди в окопах отдыхают, зарывшись в солому, если есть таковая. Которые назначены наблюдать за действиями противника, то все время стоят и зорко всматриваются в темноту, чтобы не подкрался неприятель. Изредка стреляют.
Остановили нас на берегу речки, в ночной темноте выбрали место для окопов, и вот до утра под холодным дождем мы копали окопы, к рассвету они были окончены. Впереди нас на передней позиции был Севский полк, а мы были в резерве. Утром нас отвели в деревню в сараи, а один взвод оставили в окопах.
23-го декабря.
День мы провели здесь в окопах, в 12 часов ночи пошли мы в поход. Приказано было идти в деревню Мошенницы. Было холодно, хлопьями валил мокрый снег. Грязные и мокрые шагали мы по дороге, зачем ведут, этого мы не знали. Думали мы, что в Рождество Христово дадут нам отдых, хоть бы обогреться и отдохнуть в тепле. И думалось мне в эти минуты о родном доме. Наверное, семья моя готовится к великому празднику. А здесь впереди и позади меня в ночной темноте виднелись серые фигуры солдат, согнувшись от холода, они шлепали по грязи и шли туда в мутную даль, где раздавались орудийные выстрелы.
Начинало светать. Мы пришли в деревню Мошенницы, переход – 10 верст.
24-го декабря, среда.
Деревня Мошенницы большая, расположилась по обоим берегам оврага, на левом берегу посреди деревни стоит костел старинный. От Тарнова верст 75 на левый фланг нашего фронта.
Пришли мы в деревню, здесь отвели нам сарай. Там была снопами ржаная солома. Было холодно, дрожь прохватывала все тело. Снег уже не таял на земле, он лежал белой пеленой на земле и на крышах халуп. Сердце ныло какою-то тупой болью, слышались выстрелы из орудий. Снаряды летели и рвались недалеко от деревни, где был наш обоз, в воздухе слышался свист и затем короткий взрыв. В воздухе оставалась красная дымка, указывающая, где разорвался снаряд.
Вот нам изготовили кашевары обед, он был жидкий, как вода, а хлеба не было со вчерашнего дня. После обеда солдаты пошли в сарай, зарылись в солому, стараясь согреться. Также поступил и я, но согреться я не мог. Страшно знобило, все тело сжималось от холода, боясь, чтобы не заболеть, я пошел в халупу, которая была рядом.
Когда я вошел туда, в ней полно было солдат. Тут были обозные Пензенского полка, больные с позиций, кашевары, и все толпились у огня, который был разложен, на шестке тут в котелках варилась картошка. Печка была черная, дым шел в потолок и выходил в раскрытую дверь, такие печи были у нас в старину, у двери было отгорожено стойло и стояла туча коров. Пахло навозом и махорочным дымом. Около печи была дверь в другую комнату – чистую половину с белой печкой. Там помещалась семья хозяина и три больных солдата-пензенца. Старик хозяин, поляк, лежал при смерти, ему было более 80 лет. Я протиснулся сквозь толпу к печке и лег на солому рядом со стойлом. Тут спали еще два солдата, воздух здесь был гораздо теплее, чем на воле, и я скоро заснул.
Спал я довольно долго. Когда проснулся, то зимний день уже начинал смеркаться. Солдат в комнате было мало. Три солдата Пензенского полка сидели на лавке, один из них ел хлеб. Мне тоже страшно хотелось есть, но у меня хлеба не было. Солдат, который ел хлеб, спросил, какого я полка, я ответил, тогда он сказал: «Наверно, ваш полк пригнали, чтобы сменить нас сегодня ночью с позиции. Мы уже целый месяц без смены», - добавил он. Тут в халупу вошло несколько солдат нашего полка. Солдат-пензенец обратился с вопросом, нет ли у кого продажного табаку. Табак в то время имел не каждый, а потому он ценился. У меня табак был, который мне прислал Ваня. «Слышь, земляк, - сказал я, - у меня табак есть, только я на деньги не продам, а давай менять на хлеб». «Идет», - сказал он. И вот на осьмушку табаку я выменял фунта полтора хлеба и утолил голод, с аппетитом скушав этот кусок. Затем я вышел на двор, там был разложен костер. Солдаты грели чай, а кто и пек картошку. Тут же у огня сидел наш фельдфебель Кулыгин и два взводных, Курочкин и Польской, за то время пока я спал, они ходили осматривать позиции, чтобы идти сегодня ночью сменять Красноставский полк.
Говорил фельдфебель: «Ну, ребята, уж вели-вели нас да наконец и привели. Здесь, наверно, придется пропасть». Днем из окопа не показывай и головы по одному человеку – австрияк жарит снарядами. Мы хотели было осмотреть окопы, но офицер не пустил, сказав: «Днем осматривать невозможно, лишь только покажись, а он и бац снарядом».
Только издали из леса посмотрели мы на позицию. Здесь же в лесу мы видали такую сцену: отделение солдат Пензенского полка драли розгами за то, что они убежали из окопа, когда в нем разорвался неприятельский снаряд. Их стегали на снегу по очереди: рядовым по 15, а взводному и отделенному – по 30 розог. При экзекуции присутствовал полковник Евсюков, он же и командир бригады, в распоряжение коего поступал и наш полк.
«Смотри, ребята, берегись», - сказал фельдфебель, - чтобы и с вами не случилось такой истории».
На дворе совсем смеркалось. Костер потушили, чтобы неприятель по огню не пустил снаряд. «Ну, а теперь, молодцы, - сказал фельдфебель, - приготовьтесь, через полчаса идем на позицию».
Все мы начали надевать снаряжение, разбирать ружья. Я захватил пук соломы.
Через полчаса мы построились и тронулись в путь, до позиции было версты четыре. Каждый снимал шапку и набожно крестился. Перешли овраг, нас остановили у костела. Здесь должны были собраться все роты, вот уже все в сборе.
Тогда подъехал к нам полковник Евсюков. Он громко поздоровался, затем поздравил нас с праздником Рождества Христова и стал говорить: «Смотри, ребята, вы идете на переднюю позицию, будьте бдительны, мужественны, не бойтесь смерти, если кому не суждено, тот не получит. Особенно сегодняшнюю ночь, будьте внимательны, весьма возможно, что неприятель в эту ночь пожалует к нам в гости, потому что в ихнее Рождество мы делали им визит» (12-го декабря, в день ихнего праздника пензенцы ходили в атаку, выбили их из окопов и забрали подарки, которые потом делили в халупах).
После этого он еще говорил много наставлений, а в это время в первой роте солдат закурил папироску, и вот он бросился на этого солдата с криком: А-а, курить, курить!» И слышно было, как он бил его по лицу, и слышалось его грозное рычание: «А-а, курить, курить!»
После этого нас повели на позицию. Солдаты, идя дорогой, говорили между собой: «А ну уж и злой етот командир, у него держи ухо остро».
Вот мы вышли за деревню. Кругом нас расстилалась снежная пелена. Невдалеке слышалось щелканье одиночных выстрелов. Там вдалеке и влево затрещал пулемет. Я и не заметил, как мы подошли к окопам, чернел ров окопа, а в нем сидели, согнувшись, человеческие фигуры, занесенные снегом. Это были наши резервы, мы пошли дальше, нам приказали соблюдать тишину и не курить, вот гора и на ней лесок. Пройдя лес, вышли на широкую поляну.
Невдалеке от нас стояли два сарая. За этими сараями поставили роту, а командир пошел осматривать позиции, мне страшно хотелось курить, тут я увидел, что многие курят из рукава, сделал и я и тоже покурил. Ноющей боли на сердце не было, а было какое-то равнодушие и решимость на все.
Ротный командир возвратился и повел нас к окопам. Здесь был Красноставский полк, они радостно вылезали из окопов и говорили, что днем не показывай головы из окопа. Они ушли, а мы заняли окопы. В окопах была вода, солдаты котелками стали ее вычерпывать. Благодаря Богу меня перевели с отделением на другое место, для охраны пулемета, там была горка и в окопе было сухо, сверху окоп был закрыт соломой. Когда мы сменились, было 12 часов ночи. Остаток ночи мы провели в окопе. Так прожил я святую Рождественскую ночь.
Комментарии (5)
|
|||||||||||||||||||||||
|
|
Интернет-проект "Честь имею"/Военный Петергоф. kaspiec.148@mail.ru. 8 (916) 509-01-59 |
