Солодягин Николай Александрович.

Получил домашнее образование. 

В службу вступил 01.09.1893 года. 

Окончил Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище по 1-му разряду. 

Выпущен в 89-й пехотный Беломорский полк.

Подпоручик - 01.09.1896 года;

Поручик – 01.09.1900 года;

В списке офицеров 148-го пехотного Каспийского полка на 01.01.1899 года числится подпоручиком.

Штабс-капитан – 01.09.1904 года;

Капитан – 01.09.1908 года.

Принимал участие в кампании 1904-1905 гг.

Награды: ордена Св. Анны 3 степени (1905 г.); Св. Станислава 2-й степени (1912 г.). 

 

ВП по ВВ 10.09.1904 года. Производятся за выслугу лет, со старшинством: по пехоте: пехотных полков: 148-го Каспийского: Солодягин - с 1-го сентября 1904 года.

(РИ № 199 от 11.09.1904 г.).

произведенного в 1717 ОГПУ, помощником  начальника ОО ЛВО Арнольдовым

гр. Солодягина Николая Александровича.

Признаю свою антисоветскую деятельность в следующих основных пунктах: 

1. Считая, что империалистические державы и русская эмиграция будут продолжать борьбу с Советской властью, я, как последний командир Каспийского полка, считал своим военным долгом перед Родиной, передать сохранившееся у меня знамя тому белому командованию, которое победит Красную Армию. Эти мысли и желания я рассказал разновременно своим бывшим сослуживцам по полку - офицерам Каспийского полка, как то Морозову, Хохлову, Чепурковскому, Гирсу, Белову, Косовцу, Сарафанову, Самойлову, Погоржельскому, Росмееру, Гензелю, Ковесскому, Розенблюму, моей жене, а также находящимся в частях Красной Армии - Березину, Петрову. Петров знал, что знамя мною не сдано. С этим согласились все поименованные лица, но как конкретно формулировал это каждый, я вспомнить не могу. Во всяком случае, факт обнаружения этого знамени у меня на 13-м году Октябрьской революции говорит за то, что указанные выше офицеры не расходились со мной в политической цели сохранности знамени. 

2. О том, что сохранил знамя и для чего я его сохранил, я передал лично полковнику Диденко (быв. командиру Кронштадтского полка, быв. каспийцу), который нелегально ушел в Финляндию, а затем во Францию. Я просил его поставить об этом в известность соответствующие военные эмиграционные круги, но персонально не указывал, так как не знал, кто из моих знакомых офицеров находится в эмиграции. Переписки с Диденко я не вел, но редкую информацию об его деятельности я получал от гр. Денисовой, вдовы полкового врача. О поручении, данном мною Диденко, я ни кому не говорил. 

3. Признаю, что в целях укрепления старых полковых традиций устраивал ежегодно панихиды по павшим воинам Каспийского полка, как в Петергофе, так и в Ленинграде, в Никольском соборе. На этих панихидах бывали те офицеры, которых я мог предупредить. Разновременно бывали: Белов, Сарафанов, Косовец. Эти панихиды участниками ее одобрялись. 

4. Признаю, что после того, когда мне удалось сгруппировать офицеров-однополчан, у меня появилась мысль, организовать кассу взаимопомощи нуждающимся Каспийцам, но это предложение не встретило сочувствия среди офицеров, так как они посчитали эту форму помощи совершенно излишней. 

5. Касаясь сборищ среди офицеров Каспийского полка, я должен отметить конкретнее их смысл и значимость. 

Первая групповая встреча Каспийцев, в лице Морозова, меня, Хохлова, Гирса, Белова, Косовца, а также офицера Туркестанского полка - Иванова, произошла в 1927 году, в день моих именин. Тогда особых политических бесед не было. Поднят был тост за Каспийский полк и его участников. Тогда же мною была предложена организация кассы взаимопомощи Каспийцев. 

Вторая встреча происходила на квартире Белова, в которой участвовали: Косовец, Гирс, я, Морозов. За рюмкой водки мы коснулись ряда политических вопросов, которые сводились к следующим темам: отношение внутренних сил к войне, об интервенции и ее конечных результатах, о возрождении Каспийского полка, на случай реставрации России. 

Я считал, что внутренние силы настолько терроризированы Советской властью, а посему считать ее реальной силой для борьбы с Советами - нельзя. Стало быть, требуется интервенция, в которой должны участвовать все капиталистические державы. Из этой установки и выплыл вопрос - кто победит в грядущей войне, поскольку техника на стороне врагов Советской власти, я определенных выводов не делал, но поскольку тыл состоял и состоит из недовольного крестьянства, я полагал, что это повлияет на исход событий не в пользу Советской власти. Роль интервенции на случай войны мною рассматривалась с точки зрения ее материального благополучия, а поскольку значительные массы Советской властью ущемлены, естественно опорой Красной армии и власти она служить не могла бы. Наша группа считала, что нам, как бывшим офицерам, уволенным в запас, иметь прямого участия в войне не придется, а для очистки тыла от ненадежного элемента власть прибегает к арестам. С чем согласились все присутствующие. В последующих разговорах, выплывавших из нашего отношения к войне, Белов пожелал при победе интервентов или белых видеть возрожденный Каспийский полк под моим командованием. Ему я возразил только в вопросе своего назначения, полагая, что для нового формирования полка нужен более сведущий военный командир и более молодой. Этим ответом Белову подтвердил свое желание видеть Советскую Россию побежденной своими врагами. Все последующие беседы протекали в таком духе, причем, в последующие годы ярко выявилось неверие в коллективизацию и в пятилетку. 

Подтверждаю, что в беседе с Хохловым я его упрекнул за проявление слабых боевых качеств против Красной Армии тогда, когда он находился в рядах белых. 

Хохлов мне на это заметил: "А вы почему нам не помогали", т.е. он хотел, чтобы при наступлении белых оставшиеся в России офицеры, устраивали бы волнения или восстания. Вот все, что я могу сказать о своей контрреволюционной идеологии и деятельности. 

Солодягин. 

(ГАСБУ, фп., д.67093, т. 14, С.267-268, дело Ленинградской контрреволюционной организации, машинопись, публикуется впервые).

 «… В 1930 году, когда, в ходе операции «Гроза», ОГПУ по всей стране было арестовано более 5000 бывших офицеров царской армии; почти все офицеры-каспийцы, многие из которых были ревностными членами общины, оказались в застенках по обвинению в создании «антисоветской контрреволюционной группы». Последний командир Каспийского полка, полковник Николай Александрович Солодягин, председатель приходского совета храма в 1918-1919 годах, при возвращении с линии фронта, тайно перенес знамя полка в Петергоф, где и установил его на законном месте — в храме св. великомученицы Анастасии, свернув знамя таким образом, что был виден только образ Спаса Нерукотворного, находившийся в углу стяга. В 1911 году, когда старое знамя Каспийского полка было заменено новым, офицер полка Михаил Григорьевич Косовец написал стихотворение «Прощание со старым знаменем», которое оканчивается следующими строками:

Со знаменем новым мы смело пойдем 

На вражьи ряды, как бывало: 

Победу иль смерть мы со славой найдем 

Каспийца ведь смерть не пугала!

За веру, царя и за матушку Русь,

Он, помня святую присягу,

Готов лечь костьми, в том главой поручусь,

Но верен останется стягу.

Н.А. Солодягин остался верен присяге и стягу. Ежегодно, 22 декабря, в день Каспийского полка, Николай Александрович устраивал панихиды по погибшим каспийцам, что также вменили ему в вину в 1930 году. На одном из допросов он показал: «Будучи глубоко религиозным человеком, я ежегодно, после окончания революции, служил панихиду по павшим каспийцам, как в японскую, так и в германскую войну. До 1924 года, когда я проживал в Петергофе, панихиды служились в местной полковой церкви, после переезда в Ленинград панихиды служились в Никольском соборе. Присутствовали каспийцы. У меня было поминание, в котором были вписаны поименно ряд офицеров и общей цифрой 3800 солдат». Знамя полка Николай Александрович позднее из храма вынес и поместил дома, в красном углу; предчувствуя арест, он передал его на хранение родственнице. Факт сохранения знамени полка и послужил причиной доноса на Н.А. Солодягина одним из бывших сослуживцев. Николая Александровича обвинили в создании организации бывших каспийцев-офицеров, «сплотившихся вокруг сохраненного знамени полка, чтобы в нужную минуту ударить в тыл Красной Армии». Николай Александрович, действительно, призывал сплотиться бывших собратьев по оружию, чтобы оказывать друг другу поддержку в трудную минуту, предлагал даже создать кассу взаимопомощи.

Обвиненных в «заговоре» офицеров-каспийцев поместили в «Кресты» в сентябре 1930 года. Когда их выводили на прогулку во внутренний дворик тюрьмы, Николай Александрович, томившийся в камере на третьем этаже (его, как «главного заговорщика», выводили на прогулку редко), осенял крестным знамением всех бывших сослуживцев. Полковнику Василию Петровичу Морозову, отцу Валентины Васильевны Дюфур, он успел шепнуть: «На допросе я показал, что Вы неоднократно предлагали мне сдать знамя». Н.А. Солодягин и еще шестеро офицеров были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны 28-29 апреля 1931 года».